Московский метрополитен -- Осторожно, двери закрываются

Каждый живой москвич отбрасывает тень.

Тень же нашего любимого города — это метро. Подземка неразлучна с Москвой, как Царь-пушка, калорийные булочки с изюмом и Москва-река.
Когда в городе трудовые будни, сабвей напрягает электрические мышцы, убаюкивая едущего москвича.
Когда в столице праздник, в черные тоннели залетают грозди надувных шариков.
Когда столица вздрагивает от неприятностей, покой в метро стерегут чудо-хлопцы с тощими шеями в серых гимнастерках.
Когда столица преет от жары, метро дарит городу спасительный холодок. А когда город замерзает, обдувает вестибюли теплом.
Поэтому так спокойно за москвича. Его город всегда с ним. На земле и под...
Принято думать, что главный человек в метро — пассажир. Это распространенное заблуждение. Мелкий подхалимаж клиенту. Все знают: главный человек в метро — командир поезда. Проще говоря, машинист. Без него подземный город — архитектурное излишество. Поэтому машинистов надо любить и сочинять о них хвалебные заметки...

Старт с "Улицы Подбельского"

Да будет нам известно, что в экстремальной ситуации машинист оглашает вестибюль двумя короткими сигналами. Этого требует инструкция. Вообще рабочий день машиниста начинается с вдумчивого чтения инструкций. Они меняются еженедельно. Поэтому чтение не утомляет.
Нашего героя зовут Сергей Смирнов. У него две крупные звездочки и одна черта на синих погонах. Хотя он не подполковник, а машинист первого класса. Вот он проходит инструктаж, расписывается в журнале и ополаскивает лицо. Впереди — медосмотр.
Этой процедурой в метро очень гордятся. Умный компьютер "щупает" пульс, меряет давление и оценивает состояние организма. Тетенька в белом халате лишь фиксирует информацию.
Смирнов осмотра не боится. Ему двадцать семь лет. Он похож на гренадера. И на свой поезд в решительности движений.
Смирнов — уважаемый машинист. На конкурсе столичных профессий ему не хватило одного бала до звания лучшего машиниста. Но любовь к метрополитену от этого не зависит.
Пока Смирнова осматривают, дежурный машинист-инструктор депо "Черкизовская" развлекает журналиста картой метрополитена. Она разительно отличается от привычной. Это тайная карта. Во-первых, здесь указаны депо. Этакие продолжения конечных станций с множеством веточек-тупиков. А во-вторых, изображены короткие железнодорожные линии, по которым пассажирские составы не ходят. По ним двигаются вагоны, отправленные на ремонт, и маневрируют дрезины.
— Метро для служебного пользования, — объясняет инструктор и с явным удовольствием продолжает: — Протяженность линий — 264 километра. Максимальная частота движения — 90 секунд! 4154 вагонов следуют по линиям... И скорость, заметьте, 42 километра. В прошлом году в парижском метро открылась экспресс-ветка "Метеор". У нее те же показатели. Мы так ездим тридцать лет. А они только сейчас.
Инструктор доволен. Все, что касается метрополитена, является предметом его личной гордости. Впрочем, здесь многие так чувствуют. За всю историю московского сабвея 99,9 процента поездов следовало точно по расписанию. Впечатляет?
Отправляться в путешествие мы будем со станции "Улица Подбельского". Под скамеечкой лежит черный щенок и с чисто животной радостью грызет бледную куриную лапку. Я отчетливо понимаю, что в метро всем должно быть хорошо.
Мы идем к поезду. Сергей забирает карточку с расписанием. Мы садимся в кабину.
— Теперь вы уже не пассажир! — объявляет Смирнов.
— До чего же у наших граждан озабоченные лица, — замечаю я.
— Особенно когда стараются не промахнуться в открытые двери, — говорит Смирнов.
На пятьдесят четвертой секунде поезд трогается...

Метро и Лазарь

Жители нашего города в массе своей красивые, но безграмотные люди. Редко у кого не возникает ощущения, что метро едет само по себе. Без видимых усилий со стороны машиниста. Но это заблуждение. Работа машиниста нервная, творческая и в высшей степени ответственная. За его спиной две тысячи живых людей. А он единственный, кто видит дорогу... Приборов здесь меньше, чем в самолете. Но с ними постоянно надо что-то делать. Руки машиниста никогда не лежат в бездействии. Крутить в поезде нечего, руля нет. Зато слева есть ручка переключения скоростей. А справа — пневматический тормоз. (Для торможения в экстремальной ситуации.) А перед глазами тумблеры, переключатели, лампочки и рычажки...
Нам, пассажирам, кажется все просто. Женский голос сообщает о закрытии дверей. Поезд трогается.
А машинист следит за входящими пассажирами, запускает кассету, реагирует на сигналы лампочек над дверями, наблюдает время на циферблате и слушает диспетчера по радио... одновременно. Его движения рассчитаны, как шаги разведчика. Остановка занимает от 14 до 29 секунд.
В моем случае он еще и за публикой наблюдает.
— О, плащ какой шикарный, — говорит он, — как у Чапаева...
Крайний вагон штурмует дама в пончо. Пончо развевается как флаг. А за дамой на поводке тащится фокстерьер. Ехать кобель определенно не хочет. Остервенело упирается лапами и тормозит. Женщина влетает, дверь захлопывается. Фокстерьер благополучно остается на платформе. Если бы машинист не заметил суетливую даму, животному пришлось бы туго. Поводок с такого расстояния не видно, а автоматические двери на мелочь не реагируют.
— И все-таки хорошая автоматика у нас, — говорит Смирнов. Двери открылись, собаку втащили к хозяйке. — Тем более что она проверена на голове Кагановича...
— На чьей голове?..
— Кагановича. Наркома путей сообщений СССР. Разве не знаешь?..
— Кто ж не знает старика Кагановича...
— Да нет... историю о том, как он проверял автоматику... Когда метро строили, партия выбирала, какие двери ставить — механические или автоматические. Лазарь Моисеевич ставил опыты на себе. Засовывал руки, ноги, голову между дверями... Между прочим, на десять секунд опаздываем из-за этой "фокстерьерши". Придется нагонять...

Драма на "Спортивной"

Нагнать десять секунд опытному машинисту нетрудно. Сокольническая линия оборудована системой автоматического регулирования скорости ("АРС-Днепр"). Преимущества очевидны.
Раньше машинист ориентировался по светофорам и указателям. Светофоры не всегда были видны. На поворотах машинист вытягивал шею, тормозил. Иногда и вовсе останавливался. А пассажиры сидели, как утки, в тоске и неведении. Теперь светофоры погасили. Движением управляет автоматика. Она же регулирует скорость в зависимости от сложности трассы. Машинист следит за лампочками и цифрами на панели. На линиях с "Днепром" (Сокольнической и Люблинской) вместо тридцати восьми пар электропоездов в час может курсировать сорок пять...
Кстати, "ослушаться" указаний системы невозможно. Как только скорость превышает допустимую, в кабине воет сирена. Если машинист не обращает внимания, поезд останавливается. Самостоятельно.
На "Чистые пруды" мы приезжаем на одну секунду раньше графика. Иногда мне кажется, что Смирнов — робот. Улыбчивый киборг на службе общественного транспорта. Слишком точны и выверенны его действия.
Мы летим в тоннеле, покачиваясь, словно лодка. С нами перемигиваются встречные составы. С шумом проносятся таинственные затемненные полустаночки.
— Как в Берлине, — замечает Смирнов, когда потолок в тоннеле меняется с квадратного на сводчатый.
Свой поезд он нежно зовет Марусей. Досконально знает, как она устроена. И постоянно слушает энергичный Марусин рев, когда та несется по гладким рельсам. А вдруг сбой или перегрев? Кстати, "таинственные полустанки" — это обычные станции техобслуживания. Здесь меняют выбитые стекла, устанавливают тормозные колодки и забирают из вагонов мусор.
На "Спортивной" разыгрывается человеческая драма... Молодой человек буравит взглядом рыжую девушку в форме таможенной службы. Она, пятясь, заходит в вагон, двери их разделяют. И вдруг парень громко кричит:
— Ты дрянь! Лярва рыжая!! Если в два часа не придешь, уматывай к себе в Ессентуки!!! К мамаше и па...
Маруся, набирая ход, глушит его слова... Некоторое время Смирнов пребывает в философском раздумье. Потом говорит:
— Вот штука — метро. Не захочешь, увидишь. Что он на девчонку орал? И кто из них прав? Глупо, конечно, так выступать. И прилюдно, и оскорбительно. А с другой стороны... Может, его допекло так, что и с болтов сорвало?..
— Во всяком случае, мне еще не доводилось лицезреть, как "воспитывают" капитана таможенной службы, — говорю я.
Пока Маруся опасливо забирается на мост к Воргорам, Смирнов делится житейскими наблюдениями.
— Что особенно радует — искренность,— говорит он. — На днях видел картину. На Преображенке разбилась трехлитровая банка с... маринованными грибочками. Представь себе лужу, а в ней горка блестящих кругленьких опят. Перед лужей на корточках сидит мужчина и убивается: "Первый раз... сам мариновал, закрывал... Три кило! Полночи убил, и тут на тебе... вдребезги". Горе у человека... не то слово...
На "Юго-Западной" Марусю у нас забирают и увозят в тупик. Мы пересекаем платформу.
— Отец рассказывал, — говорит Смирнов, — когда на юго-запад пришло метро, наверху еще козы паслись... привязанные к колышкам...
— Романтичная у вас профессия, — заключаю я.
И, развернув поезд на север, мы едем назад, в Сокольники.

Отстой в Сокольниках

Про родного отца Сергей Смирнов вспоминает не зря. Любовь к рельсам у него семейная. Отец тоже служил машинистом. И воспитал в сыне беспредельное уважение к пневматике, компрессорам, тормозам и черным тоннелям.
Диспетчер в хриплом радио сообщает, что 45-му маршруту необходимо выгрузить пассажиров и развернуться в обратную сторону.
С опустевшими вагонами Маруся скрывается в отстойник за станцией "Сокольники". Здесь московский сабвей призрачно напоминает нью-йоркский. Стены черные, воздух затхлый. Узенькая платформа завалена банками, свертками и обрывками газет. Ветер ерошит мусор. Пакеты взлетают и опускаются. И над всем этим горит ряд убогих лампочек.
Каждую ночь из метрополитена уходит восемь—десять платформ, груженных мусором. Именно поэтому наше метро выглядит таким чистым.
— У нас с отцом династия серьезная, — говорит Сергей. — Мы даже в армии служили в одном полку. С разницей в двадцать два года.
Диспетчер сообщает, что на линию выходить через пятнадцать минут с секундами.
— Отец служил в роте почетного караула Западной группы войск. И меня угораздило попасть туда же. Я объездил с Ельциным всю Европу. Везде, где надо было цветы возлагать, — парижах, брюсселях и амстердамах — он нас с собой таскал. А история ЗГВ на моих глазах кончилась. Прилетели в Москву, выстроились. Генерал наш, Бурлаков, отрапортовал, поздравил с выводом и тю-тю. На "Мерседесе". А я еще два месяца в Курске дембеля ждал.
Мы сидим в пустом вагоне. Маруся тоже замерла в ожидании. Слышно, как в тоннеле растет гул приближающегося состава. Он проносится мимо. Фигурки людей, как игрушечные, мельтешат в окнах.
— Это значит, что товарищ машинист умеет шагать красиво? — говорю я.
— Умеет, — отвечает водитель поезда.
— А продемонстрировать?
Один из лучших машинистов города вдруг начинает маршировать среди жестких отсиженных лавок. И оттянутые мыски в гражданских ботинках взмывают выше полированных железных поручней.
Где еще такое увидишь? В Кремле. И в депо "Сокольники".

Песнопевец с Лубянки

За смену машинист Смирнов несколько раз общался с народом. Для этой цели в поездах существует экстренная связь с машинистом. Пользоваться ею без нужды не рекомендуется. Но москвичи относятся к правилу до наивности безразлично.
Сначала позвонила заикающаяся дама с просьбой сообщить ей направление движения: к "Университету" или от...
Затем пассажиры жаловались на дремлющего на лавке юношу с тюбиком клея в кармане.
Кто-то сигнализировал о брошенном газетном свертке. (На "Черкизовской" милиционеры нашли в свертке банную шапочку и сандалии с прилипшими березовыми листочками.)
Потом объявился нахальный трусливый тип, который с радостью брякнул, что "Спартак" продул.
А на "Лубянке" к радио дорвался товарищ "под парами" и участливо предложил машинисту.
— Слышишь, друг... Устал небось... Хочешь я тебе спою? Ты не против?
Машинист Смирнов вежливо попросил гражданина "больше сюда не звонить". Но тот не послушался.
"Товарищ, не в силах я вахту стоять", — сказал кочегар кочегару. Голос певца замер. На палубу вышел, сознанья уж нет...
На этом песня оборвалась и уже не возобновлялась.
Москва потихонечку успокаивалась и затихала. Перронная суета была заметна лишь на "Комсомольской". Был момент на "Кропоткинской" — открылись двери, и никто не вышел. И не вошел. Но несмотря на это железная Маруся все так же напряженно и деятельно летала по Сокольнической ветке. Развозя усталых москвичей и гостей столицы...